Надежда уже несколько дней как держала сумку наготове. В этот раз положила всё, что надо, даже и книжку взяла. Не то что при первых родах: забыла крем, платок на голову, стакан для чая. Нынче пришла после вечерней дойки — в хозяйстве две коровы — присела на стул, скинула рабочую телогрейку, тихо сказала мужу:
— Серёж, собирайся, повезёшь меня.
«Повезёшь» — это потому, что в начале марта вся деревня ещё заметена снегом. Традиционные в Сибири февральские бураны и метели не собираются прекращаться в марте. Вот и сейчас заметено так, что скорая не проедет к усадьбе.
Мать Сергея вынесла приготовленную сумку, обняла невестку, перекрестила. Сергей надел на жену тулуп, который, несмотря на март, всё ещё не убирали в кладовку, укутал шалью, закинул себе на плечо сумку, осторожно вывел жену во двор, усадил на санки, натянул правой рукой привязанную к санкам верёвку, которую хотел ещё третьего дня заменить, но никак не находилась свободная минутка, и тихо повёз.

Мартовский снег мягкий, вязкий, верёвка натягивается — хоть бы довезти, не оборвав. Мороз, конечно, не такой, как в декабре-январе, но ощутимый. Мартовские морозы доходят до минус двадцати пяти, а то и ниже. А нынешняя зима 1968 года вообще затянулась, весна где-то затерялась в сибирских просторах.
Надежда молчала, старалась не отвлекать мужа. И во время первой беременности, и нынешние девять месяцев не досаждала домашним, не капризничала, не требовала ни мандаринов из сельмага, если привозили туда такой заморский фрукт, ни грибов солёных из погреба в полпервого ночи.
Оба волновались, чувствовали какую-то торжественность, а кругом было так тихо, так спокойно, и скрип снега от уверенных шагов мужа успокаивал. Но почему этот скрип разный от правой и левой ног? У Надежды прекрасный музыкальный слух. Когда её семья жила в райцентре, она со старшей сестрой — им тогда было по 7 и 9 лет — три года проучились в музыкальной школе, пока не переехали. Сейчас в почти уже ночной зимней тиши Надежда чётко слышала, как на какие-то полтона, но звуки всё-таки различаются. Она вспомнила, как прошлым летом начала проседать и поскрипывать дверь в курятнике, скрип сначала был короткий и высокий, за месяц понизился и удлинился.
— Поправь дверь-то у курей, — говорила она мужу, — то на «ля» звучала, а нынче как «до», так и до басового ключа дойдёт.
Сергей смеялся, он ничего не понимал в нотной грамоте, хотя играл на гармошке виртуозно.
Надежда улыбнулась от мысли, что думает совсем не о том, не о предстоящих родах, не об оставленной на стариков дочке, а о двери в курятнике. Глаза закрывались, и мысли улетели к первенцу — ненаглядной, любимой дочке Оленьке. Осенью Оленьке исполнилось три года. Надя так гордилась дочкой, она любила наблюдать за ней, любоваться ею, матери казалось, что её ребенок владеет какими-то заповедными знаниями, но поделиться ими не может. Дочь стала для неё родником, храмом, то есть всем тем, что очищает, дает покой. Вспомнила, как они читали недавно сказку про Айболита...